Александр Александрович Кестнер родился 7 сентября 1951 года в Ужгороде. Там же закончил русскую Среднюю школу № 4 и медфак УжГУ. Врач-уролог. Писатель. Его немногочисленные произведения мы с любовью начинаем публиковать на нашем сайте. Почему такое трепетное отношение в творчеству А.Кестнера? Потому что друг детства, сосед Попечителя МФ "Русская премия"! То есть по блату? Да, в чём без стеснения и сознаёмся!

Автобиография

Родился в 1951 году в Ужгороде в семье врачей. Отец - патологанатом, уроженец города Москва. Вернувшись из экспедиции по Дальнему Востоку, изучавшей таёжный клещевой энцефалит, он преподавал в УжДУ и являлся, кстати, одним из его основателей. Мама - врач-трансфузиолог, киевская аристократка, трудно привыкавшая к условиям новой жизни на Закарпатье. О себе: в 1969 г. окончил Ужгородскую среднюю школу №4, не обнаружив при этом никаких особых наклонностей и дарований, кроме музицирования, довольно неплохого рисования и умереного знания литературы. В 1969 году поступил на медицинский факультет Ужгородского университета, который закончил в 1975 году. В студенческие годы был музыкантом вокально-инструментального ансамбля, катался на горных лыжах и мотоциклах. Последний был куплен в россрочку, которая исправно погашалась (работал дровосеком на военной кафедре). 1975 год ознаменован прохождением интернатуры по урологии в городе Сумы. По окончанию интернатуры был направлен врачом-урологом в маленький степной городок Ахтырка, находящейся между Харьковом и Сумами. Это был один из самых светлых промежутков жизни: изобилующий професиональным интузиазмом, пытливостью, где то состраданием, вздором и милосердием. В 1983 году вернулся в Ужгород на работу в Ужгородскую городскую больницу, где работаю урологом по сей день .Первые попытки самостоятельно писать сделал в шестом классе средней школы, скопировав маленький стишок Алексея Толстого, заменив пару слов и плутовски выдавал за свой, умиляя бабушку и домработницу, необременённых знаниями творчества Толстого. Желание взяться за перо пришло гораздо позже. Насквозь пропитаный творчеством А.И.Герцена (Былое и думы, Кто виноват, Письма, С того берега, Дилетантизм в науке, Вешние воды) задумал написать трактат... Нынешнее поколение, так или иначе, должно знать о том, что когда-то на планете существовала Советская медицина, а о том, на что она была способна, на какой героизм или на какую нелепость, я напишу в своём трактате: "Былое и думки".

Трамвай несбыточных желаний

Ещё в конце прошлогоднего августа на длительное время приехал во Львов, и вместо некогда шикарного, вычищенного, богатого, дородного города увидел тусклое, с пыльными окнами и тротуарами, местечко, больше похожее на большой элеватор. Ни одного окон чачательно отреставрированного дома, постоянные ремонты на дорогах, разворочённые экскаваторами улицы и повсюду - строительные леса. Обилие легковых автомобилей, не выдерживающих элементарного техосмотра, с дребезжащими дверками, бамперами, ба-гажниками и всеми ходовыми атрибутами. Глядя на них, не хочется вообще иметь авто-мобиль.

Мутные окна старинных фасадов с элементами классической готики, облезлыми барельефами, статуями, болеющими «витилиго», тут же оконные рамы, крашеные казармен-ными казёнными красками, искорёженные мостовые, окончательно исключающие возвра-щение былого уюта.

Повсюду торговля. Всем и ничем. Хороших товаров не видать. Полно кока-колы и фанты, везде и всегда почему-то тёплых. Несколько ухоженных магазинчиков «Сони» и «Шарп» подмигивают уставшим львовянам зелёно-желтыми фирменными экранами. Стоят музыкальные центры, автомагнитолы-симпатичные и согревающие…Ценники качественные, европейские. Цены длинные. Но ни в коем случае никакой экономической пластики, никаких уценок.

Государственные магазины переполнены косметикой, парфюмерией неизвестного происхождения, трикотажными кошмарами известной львовской фабрики, китайскими фонариками, расчёсками, чернильными авторучками с запасом чернил для написания мак-симум нескольких строк .Ну, например, « несе Галя воду, коромисло гнеться…» И ещё немножко. Масса кооперативного пластмассового хлама -рамочек, абажуров, художест-венных тарелок, горшков, и всё это обязательно в стиле барокко, рококо или ещё в каком-то, известном одному Богу.

Чрезвычайно увлекательны книжные ряды. Подавляющее большинство книг на религиозные темы (вариативных названий 30-40),однако не только христианские. Ненормаль-ная численность буддийской и восточной религиозной философии, имеются всевозмож-ные многотомные издания по данной проблеме. Тут же обилие брошюр, посвящающих, теперь уже самостоятельных и неущемлённых львовян в тайны индусского совокупления, знание которых, очевидно, крайне необходимо в период обмена государственных денеж-ных знаков и приноравливания к новым. Тут же песни группы « Роллинг Стоунз », тьма книг об ужасах, убийствах и чудовищах. Пикантны названия- «Тайна женщины», «Ваш флирт», «Вы любимы». С картинками, которые, вероятно, оправдали бы тираж, если бы в нагрузку к ним давался презерватив или чебурек. Неудержимый внутренний хохот вызы-вают книги , советующие лечиться мочой, смолой, ржавчиной, слюной, жжёным волосом и чуть ли не испражнениями, взятыми в строго определённое время суток. Подобные издания мурлыкают эпиграфами, претендующими на великодушие читателя. Но чита-тель-то, чёрт возьми, не всегда смышлёный, а большей частью его нет вообще, к счастью. Ни одного сборника того же Тараса Григорьевича, ни одной брошюры о спорте. Сказок тоже нет. Никаких. Ни украинских ни русских. Сказки есть по телевизору. Но это- не книги. Частоколы тайванских детских фломастеров, но никаких книжичек - раскрасок. И остаётся детворе смотреть на издания с полуголыми тётями,иностранными именами,но бёдрами да икрами почти хорошо знакомыми. Видно, художники-оформители – далеко не иностранц ы. Возле Лычаковского кладбища по улице Мечникова, напротив студенческих общежитий, был какой-то мемориал с братскими могилами, Вечным огнём. Видать, про-советской ориентации. Мемориал снесён. Огня нет. Осталась Вечность .И громадное зелё-ное поле, в основании которого остался крест. Но и на том спасибо. Прямо в его центре, на бетонной площадке, теперь ведутся импровизированные собачьи бои. Да ещё коза ходит, чувствуя себя совершенно уверенной в окружении ротвейлеров, стафов, терьеров и ещё более агрессивных двуногих их хозяев.

А мимо, как встарь, ползут трамваи, троллейбусы, автобусы, невероятно уставшие и разбитые, как-будто вырвавшиеся из-под артобстрела - с оторванными люками, открыты-ми моторами и плохо открывающимися задними дверками. «Зайцев» нет. Наверное пото-му, что забравшись в автобус сразу же хочется заплатить вдвойне, чтобы выйти сию мину-ту. В автобусе – люди. Разные. Шумные, тихие, подвижные, инертные, молодые, старые . Но ездят. Тут пахнет «Импульсом» и перегаром, ногами и опрелостями, резиной и чёрной магией, здесь топчут ноги и извиняются, и снова топчут, здесь рвут колготки и мнут одеж-ду, и бесконечное: «Передайте за квыток ». Здесь платят за всё... За проезд, за то, что про-спал, за то, что не работаешь в парламенте, за всё то, чего не успел в жизни. И тем не ме-нее всё же сохраняется вежливость. С трудом, со вздохом, но всё же. Здесь все равны и потому терпимы. Здесь даже водитель не кричит, а при малейшей просьбе останавливает автобус, здесь уже можно спросить по-русски и тебе ответят. Что же случилось? Почему нет хамства, почему тебя пропускают и помогают держать сумку, почему теснится середи-на, что-бы влезли все? А, может, всё намного проще? Я сейчас спрошу…Подойду к води-телю и спрошу: « Пробачте…».

- Зупинка «Топольна»!

К сожалению, мне выходить. Не успел. Потом как-нибудь успею.

Тут же на остановке – маленький базарчик, как, впрочем, везде во Львове.

А в былом львовские базары и барахолки были почти священными для половины Сою-за. Много разноязычного народа повидали базарные местности. Видели они и расточи-тельного русского, и хорошо ориентированного узбека, расторопного эстонца, толпы дев-чонок, с сильным серцебиением примеряющих джинсы и гольфы, сотни других покупателей и продавцов. Правда, покупать было опасно, а продавать – тем более. Ныне с этим проще. Правда, товар однотипный – индокитайский, турецкий. А тогда можно было купить действительно всё – от каминных часов до бубна для троистых музык. Часы можно купить и сейчас…Но старинные традиции блошиных рынков деформированы и выметены на окраину города. Скучно стало на барахолке. А вот на рынке продуктовом – весело. Всё те же тётки из Турок, Мохнатых, Оряв и других населённых украшений разных районов, уже без нарукавников и передников, по-прежнему расхваливающих свои персики, дыни, яблоки, творог и ягоды. Глаза продавщицы лукавят, томятся, смеются, равнодушничают, сердятся, звереют, на мгновение круглеют и становятся похожими на мохнатые бородав-ки, а потом опять светлеют, и летят серебряные пятаки в фуражки безногих гармонистов, наяривающих, сидя в арбузных лужах, «Прощание славянки».

И только цветы, насыщенно яркие, с тугими лепестками и листьями, упругими стебля-ми, необычайно свежие и влажные, и очень разные, и очень нужные – продаются везде и недорого. От них и настроение лучше. И живётся легче. Здесь любят цветы.

Кто-то из мыслителей или писателей в своё время сказал, что о культуре города судят по его кладбищам. Во Львове с этим всё в порядке. Все знают…Я позволил бы добавить, что ещё о городах и людях можно судить по их отношению к нашей четвероногой лающе-мяукающей братве. И здесь львовяне на высоте. Масса собак и кошек, на поводках и без, в намордниках и жилетах, на руках и в автомобилях, гуляющих, а, может, спешащих домой. Много их. И чувствуется, не из-за моды. На днях, несмотря на мой скептицизм, я был сражён и повержен. В районе стадиона «Украина» обратил внимание на пару с играющим в кустах эрдельтерьером. Мордашка обычная, проволочная, глаза весёлые, только вот передвигался как-то странно. И всё же я рассмотрел на груди и спине подобие маленькой пор-тупеи с искусно пристроенным протезом, заменяющим потерянную лапку. Браво! Виват, Львов…Старый добрый и смекалистый старикан. Мне здесь уже почти нравится. И занятия не такие скучные, и не так уж холодно на краю города, как явствует со слов неизвест-ного мне рок-певца. Да вот и долгожданная пробоина в небе, разбившая дождь о трамвай-ные рельсы…И смеющаяся девчонка, выливающая воду из набукового капюшона прямо себе за шиворот. Глаза у неё светло-фиолетовые, с проталинами у зрачков. И улыбка. Не-знакомая , вероятно, Леонардо да Винчи. В противном случае мы не узнали бы Джоконду.

Мне скоро уезжать. Мне об этом напоминают судороги стрелок перонных часов. Я боюсь не скоро увидеть эти минуэты львовских дождей, я боюсь не проснуться от ночных трамвайных ознобов. Я очень хочу вернуться сюда молодым.

САПОЖНИК ( или Самолет в будущее )

Посвящается посмертно горноспасателю, альпинисту Пантюхину Вячеславу.

Форточку тихо приоткрыл первый тонкий ветерок, в характере которого не было ничего настойчивого. На улице стояла надежная ранняя теплая осень, растворившая свежесть и простившая глупость растерянной форточке. Желтые капроновые клены уверенно дремали, и только верхушка мудрого тополя знала, что ветер вскоре вернется, он так же быстро вырастет, как растут щенки больших собак. Вернется он совершенно бодрым и уверенным, предпоследний раз напомнив о себе, трогая упавшие листья. Очень скоро проснется в верхотурьях карпатских лесов, заставив съежится орешник. Выгнет первые дымы в печных трубах, пронзительнее высветит звезды. Кому-кому, но именно им известна родословная осеннего ветра: рожден он совсем недавно где-то над Гренландией матерью-метелью и отцом-дождем, а благословлен он в путь бабушкой - полярной ночью и дедушкой-ураганом. Вот он сейчас со спины задерет платки крестьянкам, догоняющим высохшее белье, затянет рыбьей чешуей сонные водоемы, грохнет цепями в будках дворовых собак и заставит толстеющих котов вставать позже своих хозяев.

Дождь пошел неожиданно и напористо. Город, неоднократно обманутый погодой в этом году, к нему не готов. Не готова и я – пора доставать теплые лосины, а не мерзнуть в новых чулках.

Я лежу на диване не раздеваясь. Последние месяцы я почти довольна собой. Удалось сделать ком хороших мероприятий. Глупости, правда, продолжаю наворачивать с прежним энтузиазмом, вплоть до вчерашнего дня, но об этом позже. Путем титанических усилий летом сделала ремонт в квартире, связанный с установкой газового конвектора вместо хронически-ледяных батарей. Это обстоятельство делает меня равнодушной к осенне-зимнему ненастью и даже моя полупустая квартира приобрела особый уют. Я очень ценю тепло… всякое… А квартира пуста – просто летом ушел муж.

У нас было холодно… во всех смыслах… и очень давно. Удивительно затяжной симбиоз двух, в общей сложности, интеллигентных людей с годами приобрел привкус эдакой покладистой вынужденности с его стороны и беспомощности – с моей. У нас не было детей… Приятно винить женщину, поэтому именно я и поставила точку на наших отношениях. Считаю необходимым все в жизни делать вовремя, в том числе, и ставить точки…

Оставшись одной и теперь уже абсолютно самостоятельной, недавно ввергла себя в очередную кармановыворачивающую и, вообще, почти мужскую авантюру – купила телевизор «Daewoo», который повлек за собой приобретение еще целого ансамбля атрибутов: проводов, разъемов, кабелей, антенны и, естественно, табуретки. Из всего перечня бесценных причиндалов надежней всего оказалась табуретка. Из-за постоянного отключения света и колебаний напряжения сначала расплавились кабель, потом перегорел какой-то усилитель на антенне… Так что смотрю два неинтересующие меня канала, а остальные на днях отрегулирует сосед дядя Коля – он все умеет. Но зато у меня свой собственный фирменный телевизор. Я его уже почти люблю.

А запах!.. Вам нравится запах форменных вещей: запах в нулевых иномарках, запах в фирменных г алантерейных магазинах, даже запах чернил для дорогих авторучек? А еще мне нравится запах беловых товаров: качественной канцелярской бумаги, записных книжек в кожаных переплетах или запах пакетов для котоновых маечек «Diesel». Духи я тоже люблю, особенно те, которые напоминают неожиданные туманы, или, наоборот, какие-нибудь тревожно-нервозные откровения.

За стеной у соседей мерно пробили настенные часы. Водопроводчик говорил, что колокольчик в них сделан из особого сорта швейцарского фарфора. Звон действительно очень приятный – хорошо, что по утрам я его слышу первым, а уж потом – пулеметный расстрел своего будильника.

Вчера будильник переставила на подоконник, а его место заняла новая абсолютно ненужная ваза темно-синего матового стекла фирмы «Изи». Она настолько несвоевременная и дорогая для меня, что расскажу об этом поподробнее.

Я работаю в гигантском коммерческом объединении, которое, вопреки здравому смыслу, почему-то прогрессирует, - наверно потому, что большинство сотрудников – мужчины. Так вот, один из них, по-моему, порядочный балбес моего возраста, уже два-три месяца пялит на меня глаза самым нахальным образом, где бы мы ни встретились. При этом, мы почти не знакомы – он работает на шестнадцатом этаже в плановом отделе, а я – внизу, в более простых апартаментах. Я, естественно, спинным мозгом чувствую, что интересую его как женщина, но в его взгляде определяется и какое-то классовое превосходство, особо неприятное для бывших советских женщин. Дурачок, он так и не поймет, что разведенная женщина, если она к тому же и молода, автоматически окружает себя аурой неприступности и удивить ее очень сложно.

И тем ни менее, вечером случайно и одновременно мы очутились в одном довольно дорогом магазине. Я рассматривала кожаный футляр для сигарет, а он – мои ноги в очень удачных чулках, которые я почти профессионально продемонстрировала, не обращая на него внимания, кстати, и для того, чтобы несчастный убедился, что у меня на пятках нет лейкопластыря (правый голеностоп у меня в прошлом травмирован при лыжном катании в горах, но я думаю, он это не заметил). Чуть погодя, я подошла к прилавку, где стоял он, равнодушно попросила показать мне вазу, также его интересовавшую, и, деликатно выждав снисходительную паузу (пусть напоследок насладится), оплатив чек, и три девушки с картонными улыбками поздравили меня с покупкой. Уходя, мы встретились взглядами и я впервые заметила, что глаза у него детские и разного цвета.

Ну вот, теперь до конца месяца у меня не хватает денег, правда, Аська обещала одолжить. Она вообще необычайно добрая девчонка, хотя и ветреная.

Асе около двадцати восьми лет. Отец погиб на Памире, когда она была если не маленькой, то еще и не взрослой. Мама вышла замуж за тюменского предпринимателя и уехала. Аська в то время только окончила школу; ее миром были книги по альпинизму, ботинки с кошками, лыжи, ледорубы и фотографии отца. В те далекие трагические дни мама срочно вылетела по телеграмме в Ош, а далее – в Предгорье. Коллеги отца и очевидцы рассказали о грустной истории гибели ее мужа: прокладывая новый маршрут в леднике, был он накрыт лавиной, сходящей весной в своем привычном кулуаре. Тщетно искали все контрольно-спасательные службы Предгорья и только летом друг отца, местный сапожник Зураб, отыскал его. На данную немедленно телеграмму пришел ответ: «хороните на месте…» Есть такое кладбище на Памире… Зураб хоронил его сам. Потом купил две рельсы, сварил крест и, не снимая кожаного фартука, поставил у изголовья.

Сапожник в селенье пользовался странной славой. Безукоризненно честного и крупного альпиниста, сказочно сильного неженатого Зураба считали душевнобольным. Дети побаивались, старики молча уважали, молодежь сторонилась, включая «новую и крутую».

В раннем школьном детстве Зураб, подражая сверстникам, подстрелил из самодельного арбалета белку. Он видел и запомнил на всю жизнь мелкую дрожь сжимающихся коготков умирающего зверька. Случай чудовищным образом отразился на детской психике – мальчик стал нелюдим, неделями пропадал в горах, и сумрачное настроение не покидало его долгие годы.

Будучи взрослым, Зураб купил у заезжего туриста беличью шапку и… похоронил ее на месте погибшей белки.

В те годы в краю мужественных и суровых людей эпизод этот казался более, чем странным. Однако в самых сложных горноспасательных ситуациях руководство альплагерей обращалось к нему. Немало народу он снял с вершин, вытащил из трещин и завалов, а потом, как ни в чем не бывало, надевал фартук и заканчивал начатую работу. Зураб был без левого глаза, с тяжелым рваным рубцом на лице, сильно хромал.

Южный склон Тусиян-Дара в известные годы сильно привлекал альпинистов своей экзотичностью и сложностью, но более «пытливые» оказывались браконьеры, знавшие о существовании семьи барсов в этих краях. Зураб тоже знал о них. Он знал их каждый спуск, каждый след и тропы; семью животных он считал своей.

Как известно, взять крупного зверя в горах – задача почти утопическая. Вот тут и были выдуманы капканы, количество которых возле подножия и на звериных тропах весной значительно увеличивалось. Кто их ставил и как – остается догадываться, только цековские «Уазы», намесив грязи в ущелье, практически всегда уезжали, несолоно хлебавши. И, наверно, не потому, что звери слишком мудры, а потому, что жил в Предгорье сапожник с добрым по-детски грациозным сердцем: уходя на недели в горы, он захлопывал дьявольские механизмы.

Так, однажды, значительно выше подошвы горы Зураб нашел попавшую в капкан крупную лесную кошку. Подкрасться к ней незамеченным – для человека невозможно. Зураб смял в фартук обессиленное, но еще более агрессивное животное, и сапожным ножом открыл капкан. Долю секунды, торжествуя справедливость, он поднял голову – зверь ударил в лицо; одновременно прогремел выстрел браконьера-снайпера, разбившего Зурабу коленный сустав…

Кошка уходила медленными увечными прыжками, оставляя на дерне и снегу вишневые отметины и клочки шерсти. Едва очнувшись, сапожник перетянул колено ремнем от фартука, и в его теперь единственном глазу отражалось равнодушное небо…

На большой высоте небо лишено той озоновой пелены, через которую мы смотрим на него снизу, и от того оно кажется очень насыщенным и темным. Этот эффект хорошо знакомый горнолыжникам и альпинистам.

***

Прошли годы, но так и жил себе этот странный человек: ходил в горы, рубил хворост, тачал нехитрые сапоги, помогал инструкторам. Однажды в дверь его дома постучали – на пороге стояла группа туристов. Просьба заключалась в следующем : подогнать горнолыжный ботинок девушке, подвернувшей ногу, подремонтировать клипсу, заменить стельку и, в общем, сделать все, только, чтоб не было больно. Гостей Зураб пригласил к столу, нарезал сыр, хлеб, открыл консервы, принес молока и вина. Затем достал из чулана куски чепрачной кожи, смастерил супинатор, подпяточник и попытался приладить к ним старую стельку. Этот прием не удался - пришлось вырезать новую. Наконец в конце работы, помогая девчонке устоять на одной ноге, обул ее маленькую ногу. Ботинок перестал давить – можно было даже пройтись по горнице, но боль осталась. Зураб внимательно осмотрел ногу – травма нуждалась в лечении.

Подвыпившая компания с удовольствием смаковала экзотику жилища и стола сапожника, нахваливая его руки и удачную погоду. – не заметила, как он, надев горные ботинки, тихо вышел из хижины. Путь его лежал через малый хребет – к приятелю-аптекарю, жившему по ту сторону горы. Медленно поднявшись на вершину, Зураб оглянулся: слева от него, словно вереница окаменевших мамонтов-альбиносов, брел куда-то на северо-запад хребет Тусиян-Дара; неожиданный порыв ветра бросил в лицо хрустальную пыль и, тут же успокоившись, обнажил медно-догорающий закат. Справа уже в темнеющем небе, таяла белая полоса, которую обычно оставляют за собой реактивные самолеты. По степени размытости полосы Зураб определял время. Стабильный рейс Ош-Душанбе опаздывал из-за снегопадов.

В косматой голове начинающейся метели мерцало окошко сакли аптекаря. Аптекарь еще менее многословный, чем сапожник, недолго рылся в мешках и вскоре отвар был готов.

Обратный путь был недолог – возвращаться всегда легче. Успокоившись, наблюдавшая за ночным путником, луна глубоко зевнула и, накрывшись облаком, исчезла. Хруст снега ближе к полуночи стал более отчетлив. Собака, давно почуявшая Зураба, сухо приветствовала его. Свежий снег на дворе был изборожден развернувшимся и уехавшим вездеходом.

Дом был пуст, стол прибран. Однако звериная интуиция и слух сапожника не утверждали одиночества. Отдернув занавеску, на кровати обнаружилась спящая девушка в одном носке. Смочив лекарственным раствором куски ваты и бинта, Зураб осторожно наложил повязку на голеностоп девушки. Неожиданно две поразительно худые руки, сомкнувшись на шее, привлекли его к себе… В окно смотрела первая утренняя звезда; на полу лежала маленькая старая стелька из горнолыжного ботинка…

Утром не знавший, как себя ведут в таких ситуациях, окончательно потерянный Зураб не встал, когда проснулась девушка; он даже не смог окликнуть ее при посадке в автомобиль, приехавший за ней. С распластанным сердцем сапожник еще не понимал. Что случилось с ним, и того, что он отныне навсегда принадлежит этому случаю.

Медленно убирая двор, Зураб старался не заметать следы вездехода, украдкой смотрел на дорогу и ущелье, в котором оттепель раскатывала рулоны тумана. Завидев своего кормильца, целый колчан воронья черными треугольниками воткнулся в снег палисада. С крыши съехал подтаявший снежный пирог. Удивленный своей продолжительностью день то прятался, то появлялся у розовых верхушек гор. С высоты было отчетливо видно, как из сакли выбежал человек без ватника и привычного фартука, как, неожидавшая такого поворота дел, собака бросилась за ним, затем, остановившись, обернулась на непритворенную дверь, ударила себя хвостом и побежала за хозяином.

Зураб бежал по целинному снегу, пытаясь сократить путь и помогая себе руками. На отлогих спусках оба катились кубарем, пытались плыть и снова бежали и карабкались. А вот и заветная перемычка малого хребта! Они успели!.. Над северным склоном Тусиян-Дара небо атаковала мигающая красная точка, оставляя за собой знакомую белую полосу…

***

На днях заходила Ася. Развеселая, разудалая, влюбленная. Целый вечер рассказывала о своем новом кавалере. Ну до чего ж мы смешные бабы. «Ты знаешь, ты знаешь, какой он?! Во-первых, в постели – лапочка! Во-вторых, во-вторых, мне кажется, если грянет война, то он встанет с этой самой постели и пойдет на войну! А другие лягут в больницы, добьются справок и освобождений. Вот какой он!..» Мы смеялись до икоты (хорошо, что сегодня не пятница). Потом пили чай и тихонько спели нашу любимую песню, написанную ее отцом:

Я рассказывал другу однажды,

Что бывает весна в феврале,

И о том, как с любимой подругой

Я купался в снегу на горе.

И о том, как на грустных вокзалах

Электрички кричат по утрам,

Как ищу я в пустеющих залах

Нежно-снежную девушку там.

Поцелую твой розовый выдох,

Прикасаясь к татарским глазам,

Я тебя увезу на Бескиды –

Нашей боли и радости храм.

И помчит нас метель и дорога,

Разорвет сонный серый рассвет,

Рассосется туман понемногу,

Нарисуя в окне твой портрет.

Я тебе расскажу о лавинах

И о горных тревожных хребтах,

И о замшевых теплых долинах,

И о маленьких желтых цветах.

В сердце в гости приду, если можно

Вытру жизни своей циферблат,

И все стрелки тайком, осторожно,

Поверну лет на двадцать назад.

И тогда загудит под ногами,

И уйдет, оторвавшись, земля,

И любовь, и снега, как цунами,

Увлекут и обнимут тебя.

Я тебя позову на канатке,

Стынет голос, но я закричу,

Как тебя я люблю без оглядки,

И о том, как тебя я хочу.

Я рассказывал другу однажды,

Что бывает весна в феврале,

И о том, как с любимой подругой

Я купался в снегу на горе.

Глаза у Аськи были веселые и ярко-рыжие с легкой ржавчинкой у зрачков, но лицо вдруг стало серьезным. Не поворачивая головы, она спросила: «В апреле лечу к отцу на Памир… Составишь компанию?» Я была поражена не смыслом слов, а изменившимся тембром ее голоса после пения. Ася боялась отказа, но я утвердительно кивнула. Мы внимательно посмотрели друг на друга и вновь по-девчонски рассмеялись. Аська, заливаясь, фантазировала: «Ты помнишь, как это бортпроводницы мелют: «Экипаж вас приветствует от имени Ордена Трудового Красного Знамени Управления гражданской авиации на борту самолета ТУ-134, выполняющего рейс по маршруту Киев-Душанбе-Ош. Во время взлета, набора высоты, посадки и руления – просьба не вставать со своих кресел и пристегнуть привязные ремни!» На последнем слове Аська сделала жест, словно лупит нагайкой! Мы снова истерически смеялись.

Самолет в юность… самолет в прошлое… А может в будущее? Прощайте!..