Притчи. Татьяна Задорожная (Пащенко). Русская премия. Прага, 2012.

Гость Мудрого Спиридона.

Однажды пришла на пасеку к Мудрому Спиридону старая женщина за мёдом. Глечик у неё был маленький, сама она небольшого роста, но крепкая и в движениях быстрая. Обычное слово «старуха» не совсем подходило к ней, хотя заметно было, что лет ей немало.

Кроме платка, в который был завязан глечик, в руках у неё была корзинка с травами и крынкой молока для Мудреца.

За чаем из мяты, за неспешным разговором, пожаловалась гостья, что неладное творится с хатой. Один из углов вдруг просел, перекосился, и вся хата сильно накренилась. Ничего вроде не испортилось, а дом почти валится. Конечно, когда-нибудь соберутся односельчане да помогут поправить, но с чего бы это случилось, что произошло, непонятно, рассказывала женщина.

На что Спиридон поведал ей историю про гостя.

Как-то зимой, когда ульи тихо зимовали в омшанике, постучался к Спиридону поздний гость. Был он измучен дорогой, худые руки беспокойно шарили по промокшей одежде, тусклый взгляд из-под густых бровей был просящим, а рот перекривлён в беспомощной улыбке. Спиридон принял нежданного гостя, согрел и накормил, а утром понял, что ещё рано отпускать странника, он слаб. Через несколько дней, когда путник окреп, Мудрец услышал его повесть о жизни. Во время совместной работы на пасеке, за которую жадно взялся гость, слова с небольшим акцентом сплетались неровными узорами. Оставался на лице гостя кривой знак, а в еде был он сдержан не по возрасту — ведь должно было быть ему не более 45, а выглядел он на все 60. По всему человек был измучен жизнью, радость не жила в его душе. Понемногу понял Спиридон, что произошло с этим мужчиной, что состарило и обездолило его.

Однажды молодой охотник устраивался после долгого подъёма к седлу перевала на ночлег. Здесь, на скалах, места было мало, везде торчали острые уступы, росли непролазные колючие кусты. Хотел охотник оставаться на перевале на несколько дней, поэтому надо было выспаться. Один клочок земли был вроде свободен, но когда уставший охотник вышел туда, то увидел малюсенький родничок, выбивавшийся из-под камня. Парень присел, камни под рукой были мокрыми. Вода тихонько булькала, разливалась небольшой прозрачной лужицей и вытекала вниз между камнями тоненьким ручейком. Больше нигде места на костёр и ночлег не было, а вокруг быстро сгустилась безлунная ночь. В сердцах завалил охотник родничок большим замшелым камнем, пришёлся он, как ни странно, впору к подножию валуна и закрыл воду совсем. Стихло тонкое бульканье. Переночевал охотник, прикорнув полусидя у костра, а на следующий день место для ночлега высохло под жарким летним солнцем, можно было постелить бурку на сухом месте, вытянуться и выспаться. Потом была удачная охота, трудный спуск добычи в горный аул, больше на это место парень не возвращался.

Прошло несколько лет. Парень возмужал, стал хорошим охотником и решил жениться. Посватался охотник и построил на краю аула небольшой дом. Семейная жизнь начиналась хорошо, супруги трудились и обзаводились хозяйством, ожидали ребёнка. Вдруг осенней ночью, во время грозы, на край селенья обрушился селевой поток. Вал грязи и камней унёс дом в обрыв, супруги еле успели выскочить в одних рубахах в ночь, под завыванье ветра. Ребёнка они потеряли, и жена охотника впала в меланхолию, жила у своей матери и только и делала, что лепила из песка домики. С той ночи остался след на лице охотника — небольшая кривая усмешка не сходила с губ. От тоски и для охоты ушёл он в горы и попал на то самое место на перевале.

Страшная картина открылась ему. На месте его костра вода вымыла чашу в валунах, заполненную жидкой грязью. В чаше был раскол — недавние дожди подмыли и обрушили один из валунов и грязь стекла вниз, дав толчок образованию того самого селя, который накрыл край аула. Ничего не добыв, вернулся охотник в селенье и уехал в тот же день на равнину. С тех пор не мог он вернуться домой, только передавал через своих товарищей жене в аул заработанные деньги.

Замолчал Спиридон, сжал рукой подбородок, подумал вслух, вот про что: видно, была ошибка мастеров при закладке дома, наверно небольшая, раз стоял он до сих пор, но очень важная, раз обрушился он сразу. Покачала головой гостья, завернула мёд, забрала кринку от молока, добавила в травы медуницу от Спиридона и пошла домой.

Два ангела и Мудрый Спиридон

Когда Спиридон потерял всё и заболел, привиделись ему два ангела. Один был чёрно-фиолетовый, вытянутый, с острыми длинными крыльями. А другой жёлто-оранжевый, плавный и упругий, с белыми лохматыми крыльями.

Ангелы кружили вместе, непостижимым образом сменяя друг друга в одной точке пространства, на одном месте. Они менялись, их очертания становились то больше, то меньше. На крыльях ангелов мелькали фигурки людей, их поступки: то подвиги, то подлости, то радости.

Спиридон молился, он был готов к потере-смерти, но просил облегчения.

Каждый ангел кивал ему, оба успокаивающе махали рукой. Но кто из них решил судьбу просящего? Когда один из ангелов спускался чуть ближе, его место тут же занимал другой, они кружили, заменяя друг друга перед взором Спиридона.

«Оставлен жить», — понял просящий, когда утром открыл глаза.

У кого мы выпрашиваем эту юдоль? У доброго и слабого или у злого и сильного?

Как стать мудрецом

По пустыне шёл караван, снаряжённый богатым купцом. После долгой песчаной бури его путь был тяжёл и караванщик вёл всех неуверенно. У засыпанного песком колодца в маленьком оазисе измученные путники решили остановиться на ночёвку. Они начали раскапывать колодец, разгружать тюки с верблюдов, как вдруг караванщик громко залопотал, поднимая из песчаной норы у колодца худого и загоревшего старика.

Оказалось, что колодец был заботливо укрыт старыми шкурами, а потому песок туда не попал. После глотка воды старик очнулся. Караванщик пытался было его расспросить о дороге, но тот лишь непонимающе качал в ответ головой. Тогда к старику на другом языке обратился за советом купец. Старик оживился, что-то пространно ответил, а потом лёг на кошму, сложил руки на груди и закрыл глаза. Купец удивился и предложил ему ехать вместе с караваном. Однако старик отказался, утверждая, что за долгие годы ожидания он уже осуществил всё необходимое в этой жизни и выполнил завет для мудреца, поэтому всё, что ему теперь осталось — лишь умереть. Купец поинтересовался, в чём же состоит этот завет.

Старик спокойно ответил:

— Мне предначертано было стать мудрецом. Но происходит это лишь тогда, когда у человека спрашивают совета. Мои долгие годы ожидания в пустыне сегодня закончились, и завет выполнен, — тихо прошептал старик, закрыл глаза и перестал дышать.

Венок

Однажды пришёл к Мудрому Спиридону на пасеку гончар из соседнего села. Приехал он в этот раз прямо с ярмарки чем-то расстроенный, хотел мёда купить да поговорить о себе. Нужно было мастеру узнать, не напрасно ли он не только горшки свои так долго украшает да расписывает, но и мелкие цветочки да веточки по ночам на посуде рисует всякие. Ведь другие мастера побойчей работают, успевают больше кружек да кринок обжечь, торгуют прибыльней.

Рассказал ему Спиридон такую историю.

«Далеко в степи, в стадах богатого казака, работали два молоденьких пастуха: Иван и Петро. Пасли они табун кобылиц-двухлеток: гнедых, каурых, саврасых, ездили за ними на лошадках, берегли да растили. Хозяин лютый был, за урон мог и шкуру спустить.

В начале лета прислали в табун двух белоснежных кобылок, на выпас, да с наказом беречь пуще глаз, кормить и лелеять. Купил их хозяин для своей дочери. Пётр да Иван лошадок всех любили, старались, только белых кобылок они не только пасли, но и нежили, холили. Красивы были лошадки необыкновенно, изящные, статные. Не мог Иван себя сдержать, чистил скребницей, надо не надо, как любимую игрушку, потихоньку поглаживал нежную кожу, трепал за холку, разговаривал. А то просто станет и любуется. Лето текло горячими волнами, пахучими выпасами, купаниями табуна в заводи реки под тихое фырканье.

Пришёл сентябрь, близилась осень. Лошадок должны были перегнать через месяц к селу. На рассвете одного из осенних дней, когда поднялся прохладный ветер, напомнил о расставании, не выдержал Иван. Несмотря на крепкий запрет, взнуздал белоснежку, накинул рядно на спину и поскакал на зарю. Пётр и себе также, взялся за вторую лошадку, скорей из зависти, хоть и страшился всегда нарушать хозяйские запреты.

Не долго ребята скакали по степи, да только на беду завернул к табуну хозяин лошадей, который ехал в тот день с торжища домой. Увидел он, как носятся пастухи на белоснежных лошадках, взбеленился. Велел ребят на цепь посадить, отдать в рабство навечно.

Схватили пастухов подручные хозяина, свезли на дальний хутор к немому саманщику и посадили на цепи — воду носить да глину месить.

Цепи каждого ходили по верёвкам вдоль пыльной дорожки — от старого пустого хлева до колодца и до саманной ямы. В этой яме месили Иван с Петром глину с соломой, поливая водой. Начинался день ранёхонько с того, что из колодца воротом воду доставали большим деревянным ведром и кончался длинный день скрипом того же ворота. Под жарким в раннюю осень солнцем целыми днями хлопцы месили, формовали, перекладывали саманные кирпичи.

Степь вокруг — а убежать нельзя. Остались у грозного хозяина отцы да матери, братья да сёстры, замордует, сгноит родных, это все знали.

Потянулись дни поздней осени, в дожди работы стало меньше. По-разному проводили теперь время Иван и Пётр. Иван начал вполголоса песни петь, потихоньку их складывал, как узоры: про цветы, звёзды, шорох травы, осенние листья, девичьи глаза. Всё свободное время у него в руках были пучки той же соломы, комки глины. Доставал он из старого плетня прутья, а из кучи дров — виноградные лозы, вдоль дорожки подбирал листья и сухие цветы и былинки. Всё, что удавалось достать по дороге на длину цепи от ошейника, превращалось в его руках постепенно, понемногу, но неустанно, из мусора в нечто, связанное ритмом, цветом, узнаваемым образом. На стенах белёного когда-то хлева появились веночки и маленькие плетни с узорами, ветряные мельницы с тенями от крыльев, нарисованные углём, чудные птицы, на оконницах поселились звери и букеты — целый мир заполнил пространство старого хлева. А Пётр молчал, злился, тосковал, убивался, жалел о прошлом и чах, с Иваном он старался не разговаривать.

Прошла зима. Хозяин вспомнил о рабах, опять проезжая по степи мимо. Начиналась весна, пели птицы, зацветали первоцветы и даже травы, степь волновала, умиротворяла. Конь под хозяином заржал, тут выскочил навстречу гостю немой саманщик, на вопрос показал рукой на старый хлев. Там, увидел хозяин, Пётр лежал в углу, отвернувшись к стене, грязные ноги его были худыми и потрескавшимися. Он не повернулся на окрик, рука, обнимавшая колени, задрожала. Иван сидел рядом на бревне, он был худым и жилистым, но глаза глядели спокойно. Чуть запавшие, они как будто жили своей жизнью, руки спокойно лежали на коленях. Возле Ивана лежала охапка соломы, а у ног его стоял небольшой плетёный из соломы коник под уздой.

Хозяин, который объездил Турцию, Молдову, бывал в Вене и Праге, заморгал и прищурился. Зайдя с солнца, он вдруг разглядел, что и старая мазанка, и хлев, и приступка, и завалинка — всё жило своей чудной жизнью, всё было преображено, во всём был прекрасный порядок и колорит.

— Кто здесь чудил? Откуда это? — громко спросил хозяин.

— Это я сделал, — ответил Иван

— А кто тебя учил?

— Сам я видел такие картины да игрушки, когда возил меня отец на ярмарки, по сёлам и в город. Не могу я в грязи да скуке жить. Захотелось мне, чтоб стало красивее, вот я и мастерил, — ответил спокойно Иван. — Можете наказывать.

Хозяин понял, что Иван и лошадку брал, чтоб прикоснуться к красоте, что у парня есть дар претворения, созидания. Он простил Ивана, заодно, весенним днём, и Петра. Петра отправили в соседнее село в работники, а Ивана послали за границу учиться».

— Что было дальше, не знаю, а только у кого есть жажда преображения, созидания, тот и из веника сплетёт ночью венок, — закончил Мудрый Спиридон и протянул гончару кувшинчик майского мёда.

Пять колес

Как-то летом в полдень пришел из леса, с новой вырубки на холме, на пасеку к Мудрому Спиридону молодой лесоруб. Была ему жарко, пить поработавшему очень хотелось. Поздоровался он с пасечником, вытирая подолом рубахи пот, попросил воды. Отправил его Спиридон к своему колодцу под дубом. Сказал пасечник, что в нëм такая чудная прохладная вода, стоит только пригубить, сразу напьешься, жажда пропадет. Добавил Спиридон, что есть, правда, прямо здесь и другая вода, в кадушке, но тëплая и тухловатая.

Подошел парень к срубу, видит - через ворот, сделанный из золотистой дубовой колоды, цепь в колодец опущена, тронул рукой рукоять - заплескалась внизу вода, как из полного ведра зашлëпало.

начал лесоруб ворот проворачивать. Крутит рукоятку парень сильно, натруженные руки дрожат. хочет он побыстрее напиться, а ведро где-то глубоко, вроде идет наверх, а всë не видно. Стал лесоруб присматриваться – за воротом-колодой на оси колесо с зубчиками, под ним другое, а там и третье, за третьим - четвертое и только от пятого через ворот вниз в колодец цепь идет. Каждое колесо все больше и больше, только пятое маленькое. Удивился лесоруб, бросил ворот, побежал к старцу.

Жалуется, так мол и так, очень пить хочется, когда эти пять колес пройдëшь? Дайте-ка воды побыстрее, терпения, мол, нет, не хочет парень пять колес прокручивать, не дождëтся да и зачем, нечего, мол, так долго доставать ведро из колодца, ну его, пусть будет вода нехолодной. А сам пыхтит, сердится, но сдерживает себя, перед ним же седой да тихий человек.

- Эту воду иначе не возьмëшь, - усмехнулся старец. - На ней зарок, другого ворота не может быть-, пояснил. Дал Спиридон парню воды из бочки, а она тиной пахнет, да тëплая, да мутноватая. Смаху выпил лесоруб кружку, да не напился нисколько, только противно стало. Пожалел он себя, пошел обратно к колодцу, начал снова ворот крутить. Крутит-крутит рукоять, да песню запел, ту, что за работой привык напевать. Вот и ведро, а вода голубая, холодная, свежим духом от нее веет. На срубе берестяной ковшик висит, сам в воду так и просится. Напился вволю лесоруб, и с первого глотка стало на душе легко и светло.

Вернулся он к старцу, поклонился в пояс и говорит: - Да, понял я, настоящее легко не даëтся, надо не одно, а пять колес повернуть, чтоб хорошее дело совершить. Усмехнулся Мудрый Спиридон и налил лесорубу берестяную флягу воды с собой.